лунтик, 46 - 29 мая 2011 01:51

«Это пиздец» – Подвела я итог пятнадцатиминутному и пристрастному изучению себя в зеркале, и, протяжно втянув весенне-аллергические сопли в голову, приготовилась заплакать.


«Дзынь-дзынь» — помешал моим планам телефонный звонок, и я подняла трубку.


— Это пиздец. – Продублировал мою мысль на том конце провода Ершовский голос.


Я вздохнула, и мы с трубкой немного помолчали.


— Ты тоже сегодня обнаружила фотоальбом пятнадцатилетней давности, и за каким-то хуем его полистала? – издалека и непонятно начала Юлька.


— Нет, — я попыталась понять, куда она клонит. – Я просто обнаружила в зеркале страшную бабу, и за каким-то хуем стала её разглядывать.


— Ты ещё крепкий старик, Розенбом! – Восхитилась, как я поняла, моей смелостью, Юлька. – В зеркала смотришь без страха и упрёка. И объективность ещё не растеряла. Так что ты там сегодня разглядела интересного?


— Гибрид панды, обезьяны-носача и шарпея. – Честно ответила я, и с усилием втянула в голову ещё одну порцию весенних соплей. – Во-о-от такие круги под глазами, и морщины аж на ушах.


— А где обезьяна-носач?


— Там же где и всегда. Только раньше был просто носач, а теперь животное.


— Нос у тебя будет всю жизнь расти. К полтиннику знаешь какой хобот вырастет? Как у Жерара Депардье. С таким шнобелем тебе две дороги: к пластическому хирургу, или к махровым лесбиянкам.


Я чуть было не спросила причём тут лесбиянки и мой большой нос, но потом, кажется, догадалась. И затосковала.


— А я, вот, фотки старые сегодня смотрела. – Юлька всхлипнула. – Те самые, где мы в девяносто пятом твои шестнадцать лет отмечаем. И знаешь, что я заметила?


— Что нам там по шестнадцать лет, и мы свежи как майские розы?


— Ты ёбнулась? – Ершова даже перестала всхлипывать. – У тебя с той днюхи ни одной фотки не осталось что ли? Какая блять свежесть с литра спирта на пятерых? И какие майские розы после пиздюлей твоей мамы? Я не о том. Я о волосах.


— О каких волосах?


— О густых волосах! – Взвизгнула Юлька. – У нас тогда ещё были волосы! У тебя, правда, хуёвые и жидкие, но зато много. А я так вообще Анжела Дэвис вылитая! Аж резинки рвались!


— Резинка у тебя порвалась двумя годами позже. – Уточнила я, вспомнив дату Юлькиных родов.


— Я про резинки для волос! – Перешла на ультразвук Ершова. – Они не выдерживали рвущейся наружу силы и густоты моих замечтательных волос! Они с треском рвались, и мои прекрасные густые волосы тяжёлыми волнами падали мне на плечи, и весенний ветер играл шёлковыми локонами…


— Ершова, — я перебила подругу, — ты чота путаешь. Не было у тебя никаких волн и локонов.


— Вот я тоже тогда так думала! – Закричала Юлька. – И только сейчас я поняла, что локоны у меня были!


— Ты тоже разглядывала себя в зеркало, мусорная куча? – Меня озарила догадка. – А мне затираешь про фотоальбомы!


— Зеркала – это зло. – Повинилась в содеянном Юлька. – А трельяжи – тройное зло. Я посмотрела на себя в формате Три Дэ, и обнаружила, что у меня под волосами просвечивает мяско!


— Какое мяско?!


— Розовое мяско! – Ершова завизжала. – Такое как у старых пуделей бывает за три дня до смерти! Три волосины, а под ними кожица! Ебучие зеркала!


— Ебучая перекись. – Уточнила я. – Сколько можно каждые три недели красить башку «Супер-Супрой»?


— Моя мама сорок лет красится «Супер-Супрой», а до сих пор не облысела! – Шла в атаку Юлька.


— Зато папа у тебя ничем не красился, а в тридцать лет облетел как одуванчик. Ершова, ты на маму не равняйся, у тебя папины гены. – Сказала я, подходя к зеркалу, и разглядывая свои волосы.


— Знать бы раньше… — Перестала кричать Юлька. – Глядишь, сберегла бы я свою гриву волнистую, и никогда не узнала бы, что у меня на голове есть розовое мяско…


Я молчала.


— Алло, ты где? – Заволновалась Юлька.


Я молчала. Потому что, не отрывая взгляда, смотрела в зеркало, которое с особым садизмом показывало мне розовую кожицу, просвечивающуюся сквозь мои не особо густые волосы.


— Ты увидела мяско. – Даже не спросила, а уточнила Ершова. – Такое старческое пуделиное мяско.


Я молча кивнула, а Ершова это волшебным образом увидела.


— И что будет дальше? – Через три минуты я нашла в себе силы задать вопрос.


— Ну, у меня есть три варианта: парик, бритьё налысо, и клиника Транс Хайер. – Ответила Ершова, и добавила: — А у тебя даже четыре. Потому что, когда у тебя вырастет хобот, лесбиянки и не заметят твоей плеши.


Я заухала как ночной неясыть, и с отвращением бросила телефонную трубку.





Три дня после этого я не отходила от зеркала, и пыталась замаскировать своё мяско различными замысловатыми причёсками. Мяско удачно маскировалось, но я-то знала, что это только начало, и через десять лет мне светит или парик или клиника Транс Хайер. Вариант с лесбиянками я отмела сразу.


На четвёртый день снова позвонила Ершова.


— Ненавижу тебя, лысая скотина. – Сказала я в трубку вместо приветствия. – Иди ты нахуй со своими плохими вестями. Что там опять?


— Всё! – Юлька даже не скрывала ликования в голосе. – Теперь всё!


— Ты побрилась налысо? – Я даже удивилась.


— Нет! – Крикнула Юлька, и счастливо засмеялась. – На ловца и зверь бежит, как говориться. У меня на работе бухгалтерша есть. Шариком зовут. Вернее, я вообще ниибу как её зовут. Шарик и Шарик. Ты в боулинг играла? Шары там видела? Вот вылитая наша бухгалтерша: круглая, лысая, и три дырищи на ебальнике: глаза и рот. Она вчера из отпуска вернулась – мы всей конторой охуели: волосищи до пояса!


— Пиздишь. – Не поверила я. – Даже для наращивания волос надо иметь свои три волосины. Стопудово парик.


— Ну, может, и не до пояса, — пошла на попятную Юлька. – Ну, может и хуйня в десять сантиметров, и мяско всё равно просвечи�

• 
• 
•