Знакомства: любовь, общение, чат, дневники, фото Знакомства по SMS
Наверх
ЮРИСТ, 44 - 19 сентября 2006 22:44
Правосудие по-белгородски, или как избежать наказания
Следствие посадил подследственный.
Артём Сергеев
Помните, было бесславное время, когда героями голубых экранов и зазетных полос были ярые правозащитники, для которых это, в принципе праведное, призвание было чем-то вроде диагноза. Защищать они были готовы всё что угодно: свободу личности от тирании, мышей от кошек, тараканов от дихлофоса. Особенно они преуспели в защите прав чеченских террористов. Правда после этого их звезда начала потихоньку закатываться, и, слава Богу, проходит их время. Но в качестве “порочного наследия” своей деятельности они оставили нам немало социальных мин замедленного действия. Как-то, к примеру, с их подачи мы всем миром боролись с “произволом” правоохранительных органов, клеймя во всех СМИ “ментов-душегубов”, которые, мол, только пытками, насилием и произволом поддерживают статистику раскрываемости преступлений, выбивая нужные показания из поголовно невинных людей. Было дело. Но, как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Наглядно демонстрирует это один случай, поведанный нам сотрудниками отдела уголовного розыска отделения милиции N 5 города Белгорода. Эта ситуация стала настолько характерной для сегодняшней России, что читатель может рассматривать данную статью, в качестве инструкции – “Как избежать правосудия”.
Итак, дело начиналось самым обычным образом. В марте 1999 года из приёмной директора предприятия АО “Электромашина” самым банальным образом (через окно) спёрли немного оргтехники, тысяч на пятьдесят тысяч рублей. Средняя кража даже по белгородским меркам. Сразу стало ясно, что работал кто-то из “своих”. Как и полагается, приехали эксперты из милиции, сняли отпечатки пальцев с окна, взяли отпечатки у всех работников предприятия. Сличили - так оно и есть, отпечатки с окна точно совпали с “пальчиками” местного столяра Л.. В его служебные обязанности держаться за окно в приёмной шефа никак не входило. В общем, собранные улики оказались достаточно серьёзными, и Л-ва пригласили на беседу в отделение. Произошло это 25 марта. Говорил с Л-ым старший оперуполномоченный лейтенант милиции Д. Он раскрыл подозреваемому часть “карт”, показал, какие улики на него указывают, и отпустил домой, наказав крепко подумать о своём поведении.
На следующий день по устному приглашению Л. вновь нанёс визит в отделение и как на духу написал явку с повинной. Решение вполне разумное – коль за руку схватили. В явке Л. подробно описал, как и с кем вступил в сговор (его подельник на момент явки уже находился в СИЗО по другой краже), как пробирался, как пёр компьютер с факсом. Расписавшись под этим документом, Л-ов отправился на заслуженный отдых в камеру временного содержания при отделении.
Всё. На этом идиллическая парадигма преступления и наказания перестаёт существовать.
Следствие посадил подследственный.
Артём Сергеев
Помните, было бесславное время, когда героями голубых экранов и зазетных полос были ярые правозащитники, для которых это, в принципе праведное, призвание было чем-то вроде диагноза. Защищать они были готовы всё что угодно: свободу личности от тирании, мышей от кошек, тараканов от дихлофоса. Особенно они преуспели в защите прав чеченских террористов. Правда после этого их звезда начала потихоньку закатываться, и, слава Богу, проходит их время. Но в качестве “порочного наследия” своей деятельности они оставили нам немало социальных мин замедленного действия. Как-то, к примеру, с их подачи мы всем миром боролись с “произволом” правоохранительных органов, клеймя во всех СМИ “ментов-душегубов”, которые, мол, только пытками, насилием и произволом поддерживают статистику раскрываемости преступлений, выбивая нужные показания из поголовно невинных людей. Было дело. Но, как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Наглядно демонстрирует это один случай, поведанный нам сотрудниками отдела уголовного розыска отделения милиции N 5 города Белгорода. Эта ситуация стала настолько характерной для сегодняшней России, что читатель может рассматривать данную статью, в качестве инструкции – “Как избежать правосудия”.
Итак, дело начиналось самым обычным образом. В марте 1999 года из приёмной директора предприятия АО “Электромашина” самым банальным образом (через окно) спёрли немного оргтехники, тысяч на пятьдесят тысяч рублей. Средняя кража даже по белгородским меркам. Сразу стало ясно, что работал кто-то из “своих”. Как и полагается, приехали эксперты из милиции, сняли отпечатки пальцев с окна, взяли отпечатки у всех работников предприятия. Сличили - так оно и есть, отпечатки с окна точно совпали с “пальчиками” местного столяра Л.. В его служебные обязанности держаться за окно в приёмной шефа никак не входило. В общем, собранные улики оказались достаточно серьёзными, и Л-ва пригласили на беседу в отделение. Произошло это 25 марта. Говорил с Л-ым старший оперуполномоченный лейтенант милиции Д. Он раскрыл подозреваемому часть “карт”, показал, какие улики на него указывают, и отпустил домой, наказав крепко подумать о своём поведении.
На следующий день по устному приглашению Л. вновь нанёс визит в отделение и как на духу написал явку с повинной. Решение вполне разумное – коль за руку схватили. В явке Л. подробно описал, как и с кем вступил в сговор (его подельник на момент явки уже находился в СИЗО по другой краже), как пробирался, как пёр компьютер с факсом. Расписавшись под этим документом, Л-ов отправился на заслуженный отдых в камеру временного содержания при отделении.
Всё. На этом идиллическая парадигма преступления и наказания перестаёт существовать.
Добавить комментарий
Комментарии: 3
THE END.
Суд шёл с 14 по 21 февраля. По словам очевидцев зрелище было гротескным. Прямых свидетелей со стороны оперов на суде не было – сотрудников милиции, которые могли видеть общение оперов с Л. в отделении, а также сотрудников ИВС, где, по заявлению Л., его били смертным боем, за “возможной предвзятостью” не посчитали нужным опросить. Были лишь свидетели со стороны Л. – один прямой (г-н К.), другой косвенный (г-н З.). Первый свидетель вроде бы присутствовал в отделении в тот день, когда Л. писал там явку с повинной. “Вроде бы”, потому что на самом деле был он там транзитом в вытрезвитель, и провалялся в отделении в невменяемом состоянии не более пяти минут, пока на него оформляли необходимые документы. Тем не менее, суд счёл показания К. против оперов более достойными, чем показания их коллег. Кстати, К. явился в нетрезвом виде и на суд, что судей никак не смутило. Второй свидетель, З., вообще колоритный персонаж. В графе “место жительства” написано: “БОМЖ”. Интересно, куда ему присылали вызов на допрос. На допросе он утверждал, что про зверства оперов ему стало известно со слов Л. в период, когда они вместе сидели в ИВС. Правда впоследствии, когда З. попал на “зону” по какому-то своему преступлению, он написал повинное письмо, в котором, видно надеясь на смягчение своего приговора, писал, что ещё летом 1999 года его нашёл Л. (когда белгородская фемида спала, см. выше) и предлагал З. деньги в обмен на “нужные” свидетельства. Правда потом, когда З. уже привезли на суд, мечущаяся бомжатная душа, увидев оперов за решёткой, почувствовала неладное, и З. отказался от показаний, данных в своём письме. В общем с такими шутками и весельем проходили все судебные заседания. Вдобавок к шоу подключились местные СМИ. В газете со страшным названием “Приговор” написали уничтожительную статью под названием “Есть ли у белгородской милиции камера пыток?”, где доходчиво и обстоятельно рассказывалось, как и кто там всех пытает. Подразумевались, естественно, наши опера. По местному телевидению тоже прошёл подобный “разоблачительный” репортаж. И это ещё до окончания судебных слушаний! Конечно, журналистская этика – понятие растяжимое, но всё же… Кстати, на этом поприще отличилось и НТВ. Когда дело слушалось по инициативе обвиняемых уже в областном суде, опять же ДО решения областного суда по известному телеканалу прокрутили репортаж всё про тех “гестаповцев в милицейской форме”. Конечно, не исключено, что журналистами двигали благородные мотивы, мол вот, смотрите – у нас демократия, а значит все должны быть равны перед законом. А кого и за что перед этим законом “равняют” - судя по всему, “акулы пера” разбираться уже не хотят.
Демократия демократией, а сознание – ещё совковое.
Вернёмся к суду. Как вы, уважаемый читатель, уже наверно догадались, оперов признали виновными и влепили им максимальный срок по данной статье – три с половиной года. Правда месяцев через семь подоспела очередная амнистия, под которую бывших милиционеров и отпустили.
И с тех пор до сегодняшнего дня они безуспешно бьются за пересмотр дела, за то, чтобы наконец приняли ко вниманию все незаконные действия прокуратуры по отношению к ним, за то, чтобы наконец выслушали их свидетелей. Пока, правда, без особого успеха.
Ах, да что же произошло с делом об ограблении, поинтересуетесь вы? Да ничего. Заглохло. После того, как по понятным причинам наших оперов от него отстранили, никто не рвался им заняться. Шарахались, как от чумного. Ещё бы - никто не стремился наступить на те же грабли.
Суд шёл с 14 по 21 февраля. По словам очевидцев зрелище было гротескным. Прямых свидетелей со стороны оперов на суде не было – сотрудников милиции, которые могли видеть общение оперов с Л. в отделении, а также сотрудников ИВС, где, по заявлению Л., его били смертным боем, за “возможной предвзятостью” не посчитали нужным опросить. Были лишь свидетели со стороны Л. – один прямой (г-н К.), другой косвенный (г-н З.). Первый свидетель вроде бы присутствовал в отделении в тот день, когда Л. писал там явку с повинной. “Вроде бы”, потому что на самом деле был он там транзитом в вытрезвитель, и провалялся в отделении в невменяемом состоянии не более пяти минут, пока на него оформляли необходимые документы. Тем не менее, суд счёл показания К. против оперов более достойными, чем показания их коллег. Кстати, К. явился в нетрезвом виде и на суд, что судей никак не смутило. Второй свидетель, З., вообще колоритный персонаж. В графе “место жительства” написано: “БОМЖ”. Интересно, куда ему присылали вызов на допрос. На допросе он утверждал, что про зверства оперов ему стало известно со слов Л. в период, когда они вместе сидели в ИВС. Правда впоследствии, когда З. попал на “зону” по какому-то своему преступлению, он написал повинное письмо, в котором, видно надеясь на смягчение своего приговора, писал, что ещё летом 1999 года его нашёл Л. (когда белгородская фемида спала, см. выше) и предлагал З. деньги в обмен на “нужные” свидетельства. Правда потом, когда З. уже привезли на суд, мечущаяся бомжатная душа, увидев оперов за решёткой, почувствовала неладное, и З. отказался от показаний, данных в своём письме. В общем с такими шутками и весельем проходили все судебные заседания. Вдобавок к шоу подключились местные СМИ. В газете со страшным названием “Приговор” написали уничтожительную статью под названием “Есть ли у белгородской милиции камера пыток?”, где доходчиво и обстоятельно рассказывалось, как и кто там всех пытает. Подразумевались, естественно, наши опера. По местному телевидению тоже прошёл подобный “разоблачительный” репортаж. И это ещё до окончания судебных слушаний! Конечно, журналистская этика – понятие растяжимое, но всё же… Кстати, на этом поприще отличилось и НТВ. Когда дело слушалось по инициативе обвиняемых уже в областном суде, опять же ДО решения областного суда по известному телеканалу прокрутили репортаж всё про тех “гестаповцев в милицейской форме”. Конечно, не исключено, что журналистами двигали благородные мотивы, мол вот, смотрите – у нас демократия, а значит все должны быть равны перед законом. А кого и за что перед этим законом “равняют” - судя по всему, “акулы пера” разбираться уже не хотят.
Демократия демократией, а сознание – ещё совковое.
Вернёмся к суду. Как вы, уважаемый читатель, уже наверно догадались, оперов признали виновными и влепили им максимальный срок по данной статье – три с половиной года. Правда месяцев через семь подоспела очередная амнистия, под которую бывших милиционеров и отпустили.
И с тех пор до сегодняшнего дня они безуспешно бьются за пересмотр дела, за то, чтобы наконец приняли ко вниманию все незаконные действия прокуратуры по отношению к ним, за то, чтобы наконец выслушали их свидетелей. Пока, правда, без особого успеха.
Ах, да что же произошло с делом об ограблении, поинтересуетесь вы? Да ничего. Заглохло. После того, как по понятным причинам наших оперов от него отстранили, никто не рвался им заняться. Шарахались, как от чумного. Ещё бы - никто не стремился наступить на те же грабли.
ПРОДОЛЖЕНИЕ 2
“Рассматривали” заявление Л-ва, судя по всему, долго и тщательно. Как потом указывалось в обвинительном заключении, к проверке заявления подключились “прокуратура города и отдел собственной безопасности УВД”. Впрочем, ОСБ отделался уведомлением, что, мол, подобное преступление как бы имело место, но “объективных подтверждений не нашли”. После подобных многообещающих выводов уголовное дело против оперов всё же решили завести – 15 мая 1999 года, аж через полтора месяца после поступления заявления! Тем, кто не в курсе – подобная проволочка является грубейшим нарушением, за которое вполне возможно и уголовное преследование за халатность. Но Белгород – это другое измерение и другие понятия. Иначе никак не объяснить с точки зрения здравого смысла отношение судебных органов к этому делу.
После заведения уголовного дела, опера Д. и К., допрашивавшие Л-ва и добившиеся от него явки с повинной, были сразу же допрошены. Далее, без обязательного предъявления их на опознание, сразу же провели очную ставку. На очной ставке подозреваемый сразу же тыкнул пальцем в Д. – мол, он меня бил и унижал человеческое достоинство. При этом назвал полное имя Д., звание и должность. Если о последнем Л. ещё мог как-то догадываться, то откуда он знал паспортные данные Д.? Это закрытая информация, к которой Л. допуска иметь был не должен. Да и в отделении на допросе ему никто не представлялся. Ну да ладно – всякое бывает, как мы уже убедились, на земле белгородской. Тем более после этой очной ставки дело вообще заглохло почти на полгода и продлевалось под различными предлогами – как-никак лето, дача, а потом и бархатный сезон.
Всполошились лишь в середине осени, когда все мыслимые сроки по уголовному делу подходили к концу, после чего оно должно было быть закрыто. 30 сентября 1999 года операм Д. и К. “наконец” было предъявлено обвинение в совершении преступления, “предусмотренного ст. 286 ч.3 п. “А”, “Б” УК РФ – превышение лицом своих должностных полномочий, с применением насилия и с использованием спецсредств”. Взяли с них подписку о невыезде и отпустили с Богом.
И опять целый месяц – ни звука. Только к концу октября, подгоняемая невидимыми силами, прокуратура начала спешно предпринимать какие-то шаги. 28 октября 1999 года было составлено обвинительное заключение, которое в этот же день было утверждено прокуратурой и передано в районный суд города. В сопроводительном листе мерой пресечения называлась подписка о невыезде. А через пять суток, 2 ноября 1999 года, городской прокурор вынес новую меру пресечения – арест обвиняемых. А так как по закону нельзя менять меру пресечения по делу, находящемуся в суде, то находчивый служитель фемиды подписал постановление задним числом – 28-ым октября. И аргументы привёл железные – мол, могут, негодяи, напугать свидетелей и потерпевшего, и в довесок не явились 27 октября по вызову в прокуратуру. Правда здесь стоит отметить, что в уголовном деле об этом заметки нет, да и сами опера клянутся, что никто их никуда в октябре не звал.
Ну да ладно, против государственной машины не попрёшь, подумали опера, которые не один год этой машине служили верой и правдой. И стали ждать, когда за ними приедут, чтоб забрать в изолятор. Наивные! У белгородской судебной власти своя логика. За ними просто никто не пришёл. Опера подождали ещё немного, и вышли как ни в чём не бывало на работу. В милицию. Получали зарплату. Смотрели футбол по выходным. При этом будучи арестованными.
Прошло ещё два месяца. Оперов вызвал к себе начальник УВД города и, стесняясь собственной роли, вручил им свежее постановление об их аресте. Нет, читатель, не “опять”, а “снова”. Просто судья в конце января сделал запрос в СИЗО, чтоб вызвать оперов в суд. Какого же было его удивление, когда ему ответили, что такие в изоляторе не содержатся.
Крепко призадумались опера. При таком раскладе, того глядишь, и в розыск объявят. Ведь везти в СИЗО их опять никто не собирался. Плюнули опера, собрали вещи и попросили знакомого отвести их в изолятор – не на автобусе же в тюрьму ехать. Приехали, и говорят: примите нас в тюрьму! Нет, ответили им сотрудники СИЗО, не примем. Документов у вас не хватает. В общем, сцена напоминала разговор провинциальных студентов в приёмной комиссии столичного вуза. Где вы были, спросили строгие тюремщики, целых два месяца с момента вашего ареста? Есть у вас справка? Справку опера могли принести только от жён и с работы, что все эти два месяца и там, и там исправно исполняли свои обязанности. В конце концов кто-то уж взял эту ситуацию под свою ответственность и оперов всё же разместили в апартаментах СИЗО.
“Рассматривали” заявление Л-ва, судя по всему, долго и тщательно. Как потом указывалось в обвинительном заключении, к проверке заявления подключились “прокуратура города и отдел собственной безопасности УВД”. Впрочем, ОСБ отделался уведомлением, что, мол, подобное преступление как бы имело место, но “объективных подтверждений не нашли”. После подобных многообещающих выводов уголовное дело против оперов всё же решили завести – 15 мая 1999 года, аж через полтора месяца после поступления заявления! Тем, кто не в курсе – подобная проволочка является грубейшим нарушением, за которое вполне возможно и уголовное преследование за халатность. Но Белгород – это другое измерение и другие понятия. Иначе никак не объяснить с точки зрения здравого смысла отношение судебных органов к этому делу.
После заведения уголовного дела, опера Д. и К., допрашивавшие Л-ва и добившиеся от него явки с повинной, были сразу же допрошены. Далее, без обязательного предъявления их на опознание, сразу же провели очную ставку. На очной ставке подозреваемый сразу же тыкнул пальцем в Д. – мол, он меня бил и унижал человеческое достоинство. При этом назвал полное имя Д., звание и должность. Если о последнем Л. ещё мог как-то догадываться, то откуда он знал паспортные данные Д.? Это закрытая информация, к которой Л. допуска иметь был не должен. Да и в отделении на допросе ему никто не представлялся. Ну да ладно – всякое бывает, как мы уже убедились, на земле белгородской. Тем более после этой очной ставки дело вообще заглохло почти на полгода и продлевалось под различными предлогами – как-никак лето, дача, а потом и бархатный сезон.
Всполошились лишь в середине осени, когда все мыслимые сроки по уголовному делу подходили к концу, после чего оно должно было быть закрыто. 30 сентября 1999 года операм Д. и К. “наконец” было предъявлено обвинение в совершении преступления, “предусмотренного ст. 286 ч.3 п. “А”, “Б” УК РФ – превышение лицом своих должностных полномочий, с применением насилия и с использованием спецсредств”. Взяли с них подписку о невыезде и отпустили с Богом.
И опять целый месяц – ни звука. Только к концу октября, подгоняемая невидимыми силами, прокуратура начала спешно предпринимать какие-то шаги. 28 октября 1999 года было составлено обвинительное заключение, которое в этот же день было утверждено прокуратурой и передано в районный суд города. В сопроводительном листе мерой пресечения называлась подписка о невыезде. А через пять суток, 2 ноября 1999 года, городской прокурор вынес новую меру пресечения – арест обвиняемых. А так как по закону нельзя менять меру пресечения по делу, находящемуся в суде, то находчивый служитель фемиды подписал постановление задним числом – 28-ым октября. И аргументы привёл железные – мол, могут, негодяи, напугать свидетелей и потерпевшего, и в довесок не явились 27 октября по вызову в прокуратуру. Правда здесь стоит отметить, что в уголовном деле об этом заметки нет, да и сами опера клянутся, что никто их никуда в октябре не звал.
Ну да ладно, против государственной машины не попрёшь, подумали опера, которые не один год этой машине служили верой и правдой. И стали ждать, когда за ними приедут, чтоб забрать в изолятор. Наивные! У белгородской судебной власти своя логика. За ними просто никто не пришёл. Опера подождали ещё немного, и вышли как ни в чём не бывало на работу. В милицию. Получали зарплату. Смотрели футбол по выходным. При этом будучи арестованными.
Прошло ещё два месяца. Оперов вызвал к себе начальник УВД города и, стесняясь собственной роли, вручил им свежее постановление об их аресте. Нет, читатель, не “опять”, а “снова”. Просто судья в конце января сделал запрос в СИЗО, чтоб вызвать оперов в суд. Какого же было его удивление, когда ему ответили, что такие в изоляторе не содержатся.
Крепко призадумались опера. При таком раскладе, того глядишь, и в розыск объявят. Ведь везти в СИЗО их опять никто не собирался. Плюнули опера, собрали вещи и попросили знакомого отвести их в изолятор – не на автобусе же в тюрьму ехать. Приехали, и говорят: примите нас в тюрьму! Нет, ответили им сотрудники СИЗО, не примем. Документов у вас не хватает. В общем, сцена напоминала разговор провинциальных студентов в приёмной комиссии столичного вуза. Где вы были, спросили строгие тюремщики, целых два месяца с момента вашего ареста? Есть у вас справка? Справку опера могли принести только от жён и с работы, что все эти два месяца и там, и там исправно исполняли свои обязанности. В конце концов кто-то уж взял эту ситуацию под свою ответственность и оперов всё же разместили в апартаментах СИЗО.
ПРОДОЛЖЕНИЕ...
Для начала в камеру к Л-ву пришли с передачей его родители. Передали еды разной, поговорили и ушли. А при обыске в изоляторе временного содержания (далее – ИВС), куда его перевели по 122 статье УПК, у Л-ва нашли записку, переданную ему вместе с передачей – “Не волнуйся, мы тебя вытащим”. Просто в камере при отделении правила досмотра передач не отличаются строгостью – не тюрьма всё же.
Неизвестно, какими напутственными словами родители сопроводили своё послание, но уже в отделении Л. “ушёл в отказняк”. Мол, оговорил я себя и от своих показаний отказываюсь. В ИВС Л. уже не шёл ни на какие контакты со следствием, и 29 марта (по прошествии трёх суток), покинул изолятор. Где он был и что делал дальше – непонятно. Но известно, что в этот же день, через 6 часов (!) после выхода из изолятора Л. пришёл травмопункт, где у него были зафиксированы кровоподтёки на теле, ссадины, разрыв сухожилия одного из пальцев руки и, чтоб мало не казалось, перелом поперечного отростка поясничного позвонка. Обычно люди с такими травмами отлёживаются в больницах по полгода – как-никак серьёзная травма позвоночника.
Но куда всему миру до белгородской медицины. В больничном листе, который Л-ву закрыли уже через три недели, не было ни слова о “переломе поперечного отростка”. Зато бодро рапортовалось об излечении перелома мизинца. Возникают сразу два подозрения. Первое – нищая белгородская медицина достигла небывалых успехов, впервые в мире вылечила тяжёлую травму позвоночника вперёд мизинца. Это могло бы вызвать сенсацию в научном мире. Второе – все медицинские справки Л. были сфальсифицированы. А это уже тянет на статью УК.
Тем не менее, на основании этих справок Л. – что бы вы думали? – написал заявление на работавших с ним оперов. С тем же запалом и воодушевлением, с которыми он ваял явку с повинной, Л. во всех подробностях описал, какими изощрёнными пытками выбивали из него нужные показания изуверы в погонах. Как он утверждает, опера истязали его при любом удобном случае – в кабинете, в камере при отделении, и даже в ИВС они умудрились протащить к нему в камеру орудия пыток и устроить там кровавую вакханалию. Чем же пытали Л-ва? - с обывательской кровожадностью спросите вы. Читайте газеты, господа. Там про пытки в милицейских застенках пишут с начала девяностых. Естественно, что и новые знакомые Л-ва не обошлись без боксёрских перчаток (чтобы бить по почкам) и противогаза (чтоб душить). Наверняка ещё заставляли есть овсянку и ставили в угол. Впрочем, про это Л. прямо не упоминал.
Странно получается – насколько известно, в ИВС, в камеру к заключённым просто так ничего пронести нельзя (даже сотрудникам милиции). По крайней мере противогаз и боксёрские перчатки должны были заинтересовать работников изолятора. Также Л. упустил в своём заявлении тот момент, что перед поступлением в ИВС его в голом виде со всех сторон должны были осматривать в присутствии дежурного фельдшера. И, естественно, наличие побоев на теле и переломанный позвоночник не могли не найти отражения в документах о регистрации нового “постояльца”. Даже по логике вещей – сотрудникам ИВС лишние юридические проблемы ни к чему. Плюс ко всему в том же изоляторе каждый его палец должны были “откатать” на отпечатки – стандартная процедура, которая проводиться в силу свой специфики весьма грубо. Поэтому Л. должен был орать благим матом на весь Белгород, когда ему откатывали сломанный мизинец. Судя по всему, его крики не произвели никакого впечатление на сотрудников изолятора. Впрочем мы это навряд ли узнаем – никого из них так и не привлекли в качестве свидетелей из-за “возможной предвзятости”. И, наконец, где же шлялся Л. целых шестьчасов после ИВС? Почему сразу не пошёл в травмопункт? Просто какой-то “ящик Пандоры”.
Однако, все эти несостыковки не смутили работников прокуратуры, которые 30 марта приняли к рассмотрению заявление от Л.. Складывается впечатление, что прокуратуре изредка спускают разнарядки, типа “маловато громких дел, для статистики не хватает злоупотреблений в милиции”. А раз надо – значит надо. Вероятно, в белгородской прокуратуре считают, что демократия – это когда преступников, и тех, кто с ними борется надо “гонять” в равной степени. Но это лишь предположения.
Для начала в камеру к Л-ву пришли с передачей его родители. Передали еды разной, поговорили и ушли. А при обыске в изоляторе временного содержания (далее – ИВС), куда его перевели по 122 статье УПК, у Л-ва нашли записку, переданную ему вместе с передачей – “Не волнуйся, мы тебя вытащим”. Просто в камере при отделении правила досмотра передач не отличаются строгостью – не тюрьма всё же.
Неизвестно, какими напутственными словами родители сопроводили своё послание, но уже в отделении Л. “ушёл в отказняк”. Мол, оговорил я себя и от своих показаний отказываюсь. В ИВС Л. уже не шёл ни на какие контакты со следствием, и 29 марта (по прошествии трёх суток), покинул изолятор. Где он был и что делал дальше – непонятно. Но известно, что в этот же день, через 6 часов (!) после выхода из изолятора Л. пришёл травмопункт, где у него были зафиксированы кровоподтёки на теле, ссадины, разрыв сухожилия одного из пальцев руки и, чтоб мало не казалось, перелом поперечного отростка поясничного позвонка. Обычно люди с такими травмами отлёживаются в больницах по полгода – как-никак серьёзная травма позвоночника.
Но куда всему миру до белгородской медицины. В больничном листе, который Л-ву закрыли уже через три недели, не было ни слова о “переломе поперечного отростка”. Зато бодро рапортовалось об излечении перелома мизинца. Возникают сразу два подозрения. Первое – нищая белгородская медицина достигла небывалых успехов, впервые в мире вылечила тяжёлую травму позвоночника вперёд мизинца. Это могло бы вызвать сенсацию в научном мире. Второе – все медицинские справки Л. были сфальсифицированы. А это уже тянет на статью УК.
Тем не менее, на основании этих справок Л. – что бы вы думали? – написал заявление на работавших с ним оперов. С тем же запалом и воодушевлением, с которыми он ваял явку с повинной, Л. во всех подробностях описал, какими изощрёнными пытками выбивали из него нужные показания изуверы в погонах. Как он утверждает, опера истязали его при любом удобном случае – в кабинете, в камере при отделении, и даже в ИВС они умудрились протащить к нему в камеру орудия пыток и устроить там кровавую вакханалию. Чем же пытали Л-ва? - с обывательской кровожадностью спросите вы. Читайте газеты, господа. Там про пытки в милицейских застенках пишут с начала девяностых. Естественно, что и новые знакомые Л-ва не обошлись без боксёрских перчаток (чтобы бить по почкам) и противогаза (чтоб душить). Наверняка ещё заставляли есть овсянку и ставили в угол. Впрочем, про это Л. прямо не упоминал.
Странно получается – насколько известно, в ИВС, в камеру к заключённым просто так ничего пронести нельзя (даже сотрудникам милиции). По крайней мере противогаз и боксёрские перчатки должны были заинтересовать работников изолятора. Также Л. упустил в своём заявлении тот момент, что перед поступлением в ИВС его в голом виде со всех сторон должны были осматривать в присутствии дежурного фельдшера. И, естественно, наличие побоев на теле и переломанный позвоночник не могли не найти отражения в документах о регистрации нового “постояльца”. Даже по логике вещей – сотрудникам ИВС лишние юридические проблемы ни к чему. Плюс ко всему в том же изоляторе каждый его палец должны были “откатать” на отпечатки – стандартная процедура, которая проводиться в силу свой специфики весьма грубо. Поэтому Л. должен был орать благим матом на весь Белгород, когда ему откатывали сломанный мизинец. Судя по всему, его крики не произвели никакого впечатление на сотрудников изолятора. Впрочем мы это навряд ли узнаем – никого из них так и не привлекли в качестве свидетелей из-за “возможной предвзятости”. И, наконец, где же шлялся Л. целых шестьчасов после ИВС? Почему сразу не пошёл в травмопункт? Просто какой-то “ящик Пандоры”.
Однако, все эти несостыковки не смутили работников прокуратуры, которые 30 марта приняли к рассмотрению заявление от Л.. Складывается впечатление, что прокуратуре изредка спускают разнарядки, типа “маловато громких дел, для статистики не хватает злоупотреблений в милиции”. А раз надо – значит надо. Вероятно, в белгородской прокуратуре считают, что демократия – это когда преступников, и тех, кто с ними борется надо “гонять” в равной степени. Но это лишь предположения.
