Дэн, 37 - 30 апреля 2007 21:38

Ну ты дал... еле осилил. Из всего этого следует, что историю как науку пора ставить на одну полку с астрологией, алхимией и хиромантией в придачу. Не хотелось бы...

Если мы, встав на точку зрения постмодернистов (а точнее – тех, кого историки и критики называют постмодернистами, хотя эти последние по большей части себя таковыми не считают) говорим, что истории больше нет, это не значит, что время остановилось, а история закончилась. Дискурс о конце истории суть не «постмодернистская» фигура, а, по крайней мере, либеральная (Фукуяма) или и вовсе гегельянская. Время не остановилось, оно попросту «is out of joint» («Time is out of joint» - «распалась времён связующая нить» (В. Шекспир. Гамлет)) , линия времени рассыпалась, и часы теперь идут в разных направлениях и с разной скоростью… Бронепоезд исторического процесса растворился в воздухе, а его пассажиры - кто остался сидеть на рельсах, кто бродит по окрестным полям. Истории больше нет - есть истории, и никто не мешает их рассказывать. Но будут ли они обладать «исторической ценностью»?
Любой историзм вне зависимости от его методологического обоснования постулирует непрерывность и единство исторического процесса (причина – потом следствие; какой бы не была причина – теологической, экономико-социальной, политической, психологической, иррациональной, наконец (психоистория)…). «Историческая ценность» исследования состоит в возможно более полном воссоздании прошлого, проникновении в прошлое, донесении чистого, как можно менее опосредованного разнокалиберными герменевтическими фильтрами смысла событий и/или процессов. Эти последние могут пониматься только как часть целого (в свою очередь, целое может пониматься только исходя из частей). История не фрагментарна.
Постмодерн – это фрагментация par excellence. Фрагмент суть замкнутый самодостаточный дискурс. Или – текст. Событие или процесс прочитываются как текст, а текст может читаться контекстуально или вне контекста – когда читающего волнует сам текст, текст как таковой, когда «Илиада» читается не как источник по истории позднемикенской Греции и важнейший памятник, создавший западноевропейскую литературу, а как просто интересный текст, который приятно читать безотносительно исторических, филологических, психологических, культу-рологических и т.д. привязок.
Событие прошлого как текст, прочитывается нами через другие тексты. Текст события рождает тексты, пишущие о нём, затем появляются тексты о текстах о тек-сте события, и наконец уже мы вносим в этот хор голосов, в этот паноптикум текстов своё собственное повествование. Цепь текстов бесконечна, и вопрос, который может здесь быть задан – это вопрос о реальности. Перефразируя Бодрийяра, «была ли война в заливе?» К сожалению, на этот вопрос нам, постмодернистам, ответить утвердительно никак нельзя. Просто потому, что мы получали инфор-мацию из текстов СМИ, которые получали её из военных источников (текстов), цель написания коих мы не знаем. Конечно, мы можем спросить «ветеранов», и что мы услышим? Правильно – историю, текст, повествование. Событие всегда мертво как со-бытие, как действие, и на его теле паразитирует повествование, рассказчики, и они врут как критяне, или, если угодно – безбожно. Бог единственный «не может быть обманщиком» (Декарт), ибо его повествование – это и есть события, и есть реальность.
Что можно на это сказать? А ничего. Чтобы не сказали – будет фикция и ложь (это мы вам говорим сейчас), а раз так – нет смысла гнаться за достоверностью. Все истории хороши, потому что они одинаково плохи. «Они говорят, говорят, и это всё, что они могут» (Кено). Означаемое растворилось в высоте-глубине, и слова повествователя только и могут, что отсылать к другим означающим.
Здесь кто-то может, недоумённо двинув бровью, задаться вопросом: «А как же структура? Действительно, по видимости, структура являет собой явственную оппозицию событию-повествованию, но именно что «по видимости», а верить видимости – слишком большая роскошь в современной философской ситуации (Сократ как-то сказал: «они (вещи) таковы, какими мы их видим». Постмодернист Делёз заметил, что в этой фразе «слышится нечто угрожающее».). Дело здесь не в том, что жёсткость и строгость структуры противостоит текучести повествования, а в том, что они вместе разрушают классическую историческую методологию, базировавшейся на повествовании, имевшем единый смысл (значение). Структура противостоит повествованию и историческому вообще, она разрывает монолит исторического развития, делает его срез в конкретный момент. Современное повествование, обессмыслившееся в силу умножения значений (когда возможны различные интерпретации одного и того же события), точно также разбивает монолит истории на множество историй-интерпретаций.
Таким образом, постмодернистское кредо в истории (как и в философии, и в других гуманитарных дисциплинах), звучит очень просто: «Всегда». Всегда выслушивайте новую историю, вычитывайте новые ассоциации, высматривайте новые образы: настоящий постмодернист на вопрос о том, какая трактовка Холокоста его больше привлекает – традиционалистская или ревизионистская – ответит: «Да».